На протяжении войны немецкие солдаты демонстрировали чудеса храбрости, упорства и дисциплины. Этот факт проходит по разряду медицинских, и спорить с ним - занятие, в общем, вполне бесполезное и бестолковое. Я предлагаю задаться другим вопросом - а что же такого им сказали их генералы и правители, что они сражались с таким упорством под Арденнами, в далекой Норвегии и еще более далеком Сталинграде?
В России на этот вопрос частенько можно услышать про славянских рабов и землю, но этот ответ неправилен настолько, что выглядит не столько ошибочным, сколько нелепым. И я сейчас даже не о том, что серьезные агитматериалы "мы ведем войну, чтобы у вас были славянские рабы" едва ли кто-то сможет мне продемонстрировать. Дело в том, что подобная постановка вопроса у нормального, вменяемого человека напрочь отшибет все желание воевать. Посудите сами, что ответит небедный человек из вполне благополучной страны на предложение обзавестись толпой покорных рабов? Вполне возможно, эта идея и покажется ему привлекательной, но стоит лишь на секунду задуматься о весьма высокой вероятности вообще не вернуться из этого "похода за рабами", или вернуться в таком состоянии, что нафиг нужны были те рабы... Подобная пропаганда, скорее всего, даст эффект прямо противоположный ожидаемому, и на фронте, и в тылу.
Так за что же немцы воевали столь яростно, упорно и остервенело?
Антиагитационные снаряды
Возможно, вы слышали про агитационные снаряды - фактически, контейнер, при помощи которого над вражеской территорией тем или иным способом раскидываются листовки, наглядно объясняющие врагу, почему его дело неправое и победы ему не видать, как своих ушей.
Но любой снаряд, даже самый обычный фугас, обладает особым антиагитационным свойством. Прилетит какая-нибудь 200-миллиметровая дура, бахнет у человека над головой, не причинив ему никакого вреда - но при этом напрочь вышибет у него из головы всю пропаганду, услышанную им за последние десять лет. Просто потому, что инстинкт самосохранения еще никто не отменял.
В этом, кстати, была одна из бед РККА лета 41-го года, где солдаты были очевидно перегружены коммунистической заумью. Не знаю, какого эффекта хотели добиться советские руководители, но результативность обработки личного состава революционно-пролетарской пропагандой оказалась нулевой - после первой же прошедшей над головой пулеметной очереди личный состав терял всякий интерес к учению Маркса, Энгельса и далее по списку.
Чтобы человек стоял насмерть среди рвущихся снарядов, ему нужно дать что-то совершенно особое. (Я не рассматриваю вопрос воинской муштры и дисциплины, хотя они, разумеется, совершенно необходимы). Где-то в районе битвы за Москву советская пропаганда дала, наконец, своим солдатам нужную мотивацию - ей в этом довольно сильно помогли немцы, обеспечившие советский агитпроп чудовищным наглядным материалом, после ознакомления с которым каждый солдат запомнил накрепко: если отступить, то немец придет к тебе домой. И то, что он сделает с твоей женой и дочерью, очень сильно тебе не понравится. И вот с такой мотивацией люди уперлись насмерть.
Итак, как же мотивировали солдат Вермахта на войну?
В данном вопросе я ориентируюсь в первую очередь на обращения к солдатам Гитлера. Разумеется, куда чаще они читали воззвания менее серьезного уровня, сгенерированные, в основном, ведомством доктора Геббельса и соответствующими структурами Вермахта. Тем не менее, по совершенно очевидным причинам, именно слова и речи Гитлера можно считать парадигмой, задававшей тон всей агитационно-пропагандистской работе с личным составом Германских вооруженных сил.
Итак, 1 сентября 1939 года Вермахт вторгается в Польшу. По этому случаю Гитлер выступает с обращением к Рейхстагу. Здесь я хотел бы сделать оговорку - к этому времени народ Рейха капитально разогрет пропагандой, которая живописует чудовищные унижения и угнетение, которое поляки чинят этническим немцам, живущим на территории Польши. И Гитлер в своей речи давит на эти тезисы изо всех сил - при прочтении его речи вполне может создасться впечатление, что поляки за линией границы несчастных немок живьем жрут без соли и перца, попутно обвиняя своих несчастных жертв во всех смертных грехах. И Вермахт идет не захватывать или порабощать - он идет освобождать и защищать несчастных и беззащитных жертв террора и угнетения. При этом отдельно акцентируется внимание - сам Гитлер и Германия сделали все, от них зависящее, чтобы решить вопрос миром, но поляки проявили максимум вероломства, недоговороспособности и лицемерия, а в итоге и сами полезли на немецкую землю. Речь, разумеется, об инциденте в Гляйвице. Сегодня мы знаем о том, что эту провокацию устроили сами нацисты, но в те времена население в такие тонкости, само собой, не посвящали.
Дальше - все по накатанному. Разъяренный народ с восторгом поддерживает фюрера, стоящего на его, народа, страже. Затем следует маленькая победоносная война, в ходе которой угнетатели разгромлены, а угнетенные - спасены.
Англия и Франция
Факт, на который многие сегодня не обращают внимание, а зря! Ведь это именно Англия и Франция объявили войну Германии, а не наоборот. Более того, Гитлер последовательно предлагал им мир - сначала после Польши, затем мирное предложение получила Великобритания после разгрома Франции. Все мирные предложения отвергались. Стоит ли отдельно упоминать, что такое положение дел для пропаганды - настоящий подарок? Дальнейший посыл очевиден - злобная Англия спит и видит, как бы изничтожить немецкий народ, потому что страшно его боится и жутко ему завидует. У нее это почти получилось в годы первой мировой, но больше не получится, потому что у германского народа теперь есть замечательный и гениальный фюрер, а у Англии такого нет. В любом случае, в том, что война до сих пор не окончена, Германия абсолютно не виновата, а виновата лишь Англия.
"Солдаты восточного фронта!.."
В обращении Гитлера к солдатам новообразованного восточного фронта второй мировой сквозит знакомая тема - о том, что злые советы уже готовы начать наступление, и что тем солдатам, которые это обращение слушают, предстоит встать на страже ни много ни мало - всей европейской цивилизации.
Фактически, каждому солдату вместо обещаний рабов ставят прямую и непосредственную угрозу - если ты немедленно не пойдешь на войну, и не отдашь ей все свои силы и стойкость, злые большевики-евреи придут к тебе домой, надругаются над твоими сосисками и съедят твоих детей. Здесь, разумеется, у немецких солдат срабатывал заложенный ранее триггер на тему кошмарного жидомасонского англобольшевизма, формировавшийся с самого 33-го года (если не раньше).
В современном обществе сплошь и рядом встречается мнение, будто "превентивный удар против СССР" придуман специально для некоего таинственного внешнеполитического адресата. Это, конечно, полное безумие. 22 июня 1941 года список военных союзов окончательно определился, и никакого смысла пытаться убедить кого бы то ни было в чем бы то ни было на внешнеполитическом пространстве уже не было. Напротив, было очевидно, что в этой войне проигравшего заставят сожрать самое безумное объяснение войны, после чего долго и униженно каяться во всех смертных грехах. Важно было объяснить солдатам, что они ведут именно оборонительную войну. И, соответственно, любые претензии о начале этой войны уместно отправлять хоть в Лондон, хоть в Москву, но уж точно не в Берлин, который только и делает, что отмахивается от злостных поползновений коварных захватчиков.
Идея о превентивно-оборонительном характере войны на этом, разумеется, не исчерпается - Гитлер и впредь в дальнейших обращениях к Вермахту будет резко акцентировать на этом внимание солдат.
Очевидно, со своей задачей немецкая пропаганда справилась - и, по всей видимости, с самого начала и до самого конца войны солдаты Вермахта были твердо убеждены, что это именно они защищают самую мирную на свете страну, на которую со всех сторон, будто зерги, лезут злобные большевистско-империалистические наймиты мирового сионизма.
Сегодня мы, разумеется, знаем, что провокацию в Гляйвице организовали сами нацисты, что никаких реальных подтверждений агрессивных планов СССР не было ни у немецкого командования, ни вообще в природе. Но это - послезнание. В те времена люди видели свою эпоху совсем не такой, какой ее сегодня видим мы.